|
Второй номер подряд DE I задает вопросы одному из самых парадоксальных и заметных представителей современного театра на постсоветском пространстве ( cм. DE I №2 - Анатолий Васильев ).
Ответы господина Жолдака похожи на речь диктатора-идеалиста, скрывающегося от шпионов мстительной оппозиции. Сегодня он – BPUJQ, но чувствует себя правым, потому что он один, а тех, кто не прав, кто против него – больше. И возможно, только в таком двусмысленном паритете способен существовать коварный и ужасный театр Андрея Жолдака.
DE I: Театр – это?..
АЖ: …это общение по горизонтали и по вертикали. Горизонталь – взаимодействие со зрителем, а вертикаль – с высотой и дном, Богом и Дьяволом. Театр – это передача гипнотических состояний, исходящих из моего подсознания.
Это странная передача секретной информации, которая словно песчинка просачивается сквозь глаза и становится твоим «я».
Проблема моих постановок на Западе, в России и Украине в том, что современные зрители хотят смотреть спектакль горизонтально. Например, немцы хотят получать информацию быстро и в виде сюжета. Примерно так, как они ездят по автобану, со скоростью 190 км, где машины в четыре ряда.
Современный зритель приходит в театр, чтобы получить эту иллюзию, этот социальный обман, которого ему не хватает в жизни. Фрейд считал, что театр – благо, потому делает сухую и рациональную жизнь более интересной.
DE I: Ваш театр – это некая другая территория, там действуют законы иной реальности…
АЖ: Как-то мы ехали через горы по узкой дороге без каких-либо обозначений и въехали в туман. Это было похоже на фильм ужасов, волосы встали дыбом: в машине мой сын, жена, финский продюсер, швейцарский продюсер. И вот мы едем наугад, а потом внезапно пробиваем стену тумана и видим великолепное солнце и спокойное местное население. Этот переход от ужаса к полному спокойствию и доказывает, что рядом с нами существуют совершенно разные миры.
На земле есть места, где действуют иные законы: там нет людей, там летают попугаи. Вот сейчас я буду делать спектакль, на сцене будет много коробок с мышами, в коробках будут установлены камеры, следящие за жизнью мышей, а рядом, тоже в коробках, только больших, будут жить актеры. У меня есть теория о том, что все мы – мыслящие роботы. Над нами просто поработала гигантская машина, но на самом деле мы не существуем, нас нет. Мы созданы и в одну секунду исчезаем.
Я часто классифицирую территориальные зоны на Земле, также у меня есть множество тем, интересующих меня, например: мужчина и женщина, дом, эротика и порнография, тема смерти и т.д. Россия и Украина – это те самые территории, на которых я не могу делать спектакли на резкие темы. Это, в какой-то степени, тоталитарные страны, несвободные в искусстве. Ставя здесь спектакли, приходится учитывать те моменты, что ты как художник не можешь здесь высказаться до конца.
DE I: У Вас нет убеждения, что все, что происходит – к лучшему?
АЖ: Настоящий режиссер – это, прежде всего, идеолог, конструктор, создающий мир. Он приводит зрителя к новым ощущениям. В России захватило театры то поколение режиссеров, для которых важен псевдо-пафос и коммерция. Русский театр по ощущению мира безумно отстал от европейского. Английский, немецкий, испанский театры настолько проявились в форме и качестве передачи идеи, что России за ними уже не угнаться.
Я чувствую эту форму и могу открыть через нее невероятные секреты.
DE I: Какая зависимость может быть между актером и режиссером?
АЖ: Существует два пути. Один – это традиция русского театра: актеры живут практически как одна семья. Другой путь – это когда вообще не имеешь с актером никаких отношений, кроме производственных. После совместной работы он улетает, и я больше не хочу иметь с ним контактов, мне неинтересно, что он за личность, с кем спит, где живет его мама и т.д.
Возможно, это более честные отношения, потому что, когда живешь с актерами одной семьей, несешь за них большую ответственность. И вообще, с ними потом не так просто расстаться. Актеры становятся как домашние животные.
DE I: Что происходит, если актер не принимает Вас?
АЖ: Я всегда говорю актеру: я не хочу тебя знать, не хочу любить, не хочу обманывать, мы встречаемся с тобой только на 2-3 месяца. Два-три дня до основной работы у нас как бы добрачный период, когда мы честно друг друга проверяем. В моей личной инструкции есть 35 пунктов, как убить артиста. В эти два-три дня я провожу его по всем пунктам.
Каждый режиссер – это человек с ножом, артист для него – фантом, которого необходимо загнать на территорию картины. Я буду все делать для того, чтобы обмануть тебя, загнать на свою территорию и реализовать свое «Я». Режиссеры, которые имеют колоссальное видение, например, такие, как Ларс фон Триер, поступают точно так же: заманивают актеров на свою территорию.
DE I: Интересно, что им обычно говорят актерам такие режиссеры?
АЖ: Я вообще с актерами разговариваю редко, в основном я пишу им записки и гипнотизирую на расстоянии.
На одном из моих спектаклей люди и актеры общались через воду: например, девушка-актриса опускала в воду руку, говорила некий текст и уходила, затем приходил мальчик, тоже опускал руку в воду и считывал на экране то, что она говорила. То есть вода служила передатчиком информации. И только тогда, когда мы теряем способность считывать информацию благодаря воде, мы становимся обыкновенными. Ведь в этом смысл любого тренинга или театра: в том, чтобы ты открылся. Это моя основная задача в театре…
© DE I / DESILLUSIONIST №03.
|
