журнал DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист )
DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #12-13 : Lucy in the Sky with Diamond DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #12-13 : Антонио Менегетти. Психология женской власти DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #12-13 : Лайбах. Инструменты бога DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #12-13 : Эндрю Гудвин. Австралиец в опере DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #12-13 : Михаил Кравченко. Движение людей-магнитов DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #12-13 : Слово редактора. Роксолана Черноба. DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #12-13 : Requiem по убиенным витаминам DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #12-13 : Алла Демидова. Актриса  и  ветер DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #12-13 : Содержание номера DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #12-13 : Вероника Пономарева. Ангелы у изголовья DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #12-13 : CTRL + ALT : Bashmet DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #12-13 : САМЫЙ  ЧЕСТНЫЙ  КОНКУРС DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #12-13 : Соловьев об откатах, закатах и рассветах
журнал DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист )#12-13

english version |
 
о проекте |
 
манифест |
 
в номере |
 
архив |
 
редакция |
 
контакты |
 
партнеры |
 

on Top |
 
события |
 
спецпроект |
 
DE I видео |
 
DE I музыка |
 
DE I Media Group |
 
 


 
 

DE I #12-13: CTRL + ALT : Bashmet

CTRL + ALT = BASHMET

Текст: Ахиллеас Пастукас
Фото: Ахиллеас Пастукас

Страница поиска в Интернете на фамилию Башмет (Bashmet) выдает однозначный ответ: первый альт мира. Портрет альтиста – идеальный шарж на человека, одержимого музыкой: длинные непослушные волосы чернеют над огромным смычком. Мало кто помнит, что именно Юрий Башмет превратил альт в концертирующий инструмент. Список других заслуг музыканта перед искусством можно вытянуть наподобие гигантской струны и пару раз опоясать ее Землю. В следующем году Юрий Абрамович дебютирует как актер в фильме Сергея Соловьева «ACCA-2». DE I попытался выяснить, в каких еще измерениях пребывает душа и сознание музыканта, чтобы контролировать свою жизнь в пресловутом медийном пространстве.

DE I: Вы родились в Ростове-на-Дону и выросли во Львове. С тем темпом, в котором вы живете: сегодня – здесь, завтра – в Нью-Йорке, остались ли у вас в памяти картины львовского детства?

Ю.Б.:  Да, и очень много. И из Ростова осталось. Хотя мне было тогда четыре-пять лет, я помню много эпизодов из ростовской жизни и очень много из львовской. Там была школа, там были Beatles, мы там играли на гитарах их музыку. Там были первые увлечения: первое вино, первая сигарета, первые девочки. Все школьное время – это Львов. Так что я очень много помню. Я там иногда бываю и, конечно, знаю каждый уголок на улицах – очень много воспоминаний.

DE I: Где вы находитесь, когда играете музыку – в детстве на скрипке, позже на гитаре, сейчас на альте: в зале или в другом измерении?

Ю.Б.:  Это мечта – играя на альте или дирижируя, оказаться одновременно в различных измерениях. Я считаю, что исполнение классической музыки – это машина времени. Конечно, мы стараемся через нотные знаки как можно ближе подойти к идее авторов. А если автор жил три века назад, как Моцарт? Через его музыку мы пытаемся ближе с ним познакомиться. Чем он жил, что делал, о чем он думал, во что был одет? Мы не можем понять это буквально, потому что мы ездим на мерседесе, а не на лошади или в карете. Но человек всегда был человеком. У меня был контроль, довольно жесткий, – Шостакович. Было божественное ощущение, мурашки: с одной стороны, нервное, невероятно сильное воздействие, с другой – я видел себя из зала стоящим на сцене. Это очень опасно. Один экстрасенс мне сказал, что если я не знаю, как возвращаться, это может кончиться плохо – может быть летальный исход. Но всегда есть какие-то моменты чуда во время исполнения, какая-то мистика.

DE I: Вы чувствуете изменение в своей технике по сравнению с первыми концертами?

Ю.Б.:  Да, чувствую. В технике, надеюсь, изменений пока нет, а вот в глубине понимания – да, конечно. Иногда сейчас я слушаю свои старые записи и думаю, как жаль, что я тогда не знал всего, что знаю сейчас. Замечательно сказал об этом Давид Ойстрах. Его спросили, как он относится к своим записям. Он ответил, что запись – это документ, который с годами превращается в обличительный. Могу согласиться совершенно.

DE I: На планете, наверное, сотни тысяч детей, которые учатся музыке. Но очень немногие из них дойдут до революции в искусстве, как удалось вам. Вы не считаете, что искусство жестоко?

Ю.Б.:  Нет, не считаю. Здесь просто нужен большой комплекс. Надо, чтобы были способности. Чтобы были возможности в детстве. Чтобы была удача. Вообще, карьера – это понятие неизученное. Можно сделать музыканту один-два раза большую рекламу. Но если он выходит на сцену и не доказывает, что он достоин, дальше все бессмысленно. Есть еще ошибки воспитания: например, в Московской консерватории, когда я учился, все мечтали быть Ойстрахами, Ростроповичами или Рихтерами. Мало кто хотел работать в оркестре в Тюмени, да и в Москве играть в оркестре мало кто хотел. С детства все думают, что они должны быть Паганини. Это хорошо, но у нас в Московской и Питерской консерваториях был очень сильный перекос. А музыканты должны готовиться быть оркестрантами, играть в квартете, учить других. И я не считаю, что это жестоко. Вот оркестр «Новая Россия». Симфонический оркестр. Там есть ряд лауреатов конкурсов, но они все равно работают в оркестре. Я видел их лица в момент исполнения, например, Шестой симфонии Чайковского. Они не напрасно учились музыке с детства. Они в оркестре тоже получают удовольствие. Мы имеем не трагедию, но разочарование – для некоторых. С пяти лет он учится-учится-учится, уже и консерваторию закончил, и все никак не получается первая премия на конкурсе им. Чайковского или им. Паганини в Брюсселе. Не могу сказать, что искусство – жестокая штука. Если чего-то добиваешься, то радость безразмерна. Когда ты понимаешь, что у тебя получается, – это момент вдохновения, это колоссальная компенсация.

DE I: Вы слушаете другую музыку, кроме классической?

Ю.Б.:  Я люблю самые разнообразные жанры, если это талантливо. Недавно в Ереване у нас был концерт, и после на приеме пришел знаменитый музыкант, который играл на древнем инструменте дудук. Я влюбился в этот инструмент – там весь смысл прошлых веков в одной ноте, тембр невероятный. И так увлекся, что попросил композитора сочинить произведение для дудука, альта и моего оркестра. Это произведение уже есть, можно сказать, оно гениальное. Но мы его еще ни разу не играли – только на одной репетиции попробовали.
Я очень люблю высокий джаз. В детстве не любил джаз, не понимал его, зато любил Beatles. Но потом, где-то к тридцати годам, стал обращать внимание на джаз все больше и больше, это сложный вид искусства. Я пришел к любви к джазу через американский джаз-рок: тогда были такие группы, как Chicago, Blood Sweat and Tears. Сейчас у меня даже есть несколько программ «Классика встречает джаз»: например, я играю Баха, потом джазовый исполнитель играет джаз, потом мы играем вместе, потом опять классика, потом опять джаз. Из них самый сильный на сегодняшний день проект – с саксофонистом Игорем Бутманом. Мы с ним сделали этот проект и представляли его в Нью-Йорке. Был очень большой успех.
Мне нравится все талантливое. Например, несколько песен Стинга, несколько песен Марайа Кери. Из наших музыкантов очень нравится Земфира: она очень талантлива, у нее очень специфический стиль. Я с удовольствием и не стесняясь слушаю многое, я всеядный.

DE I: Вы не волнуетесь за развитие музыки в результате глобализации? Молодежь в Москве и Львове уже не слушает местную музыку?

Ю.Б.:  Не волнуюсь, потому что считаю, что если человек талантлив, то он не может повторять другого гениального человека. Например, в Греции есть скрипач Леонидас Кавакос. Он гениален, у него и техника, и звук замечательны. Так, как он, никто не играет и не мыслит. Но другим мастерам не нужно подражать Кавакосу. Талант любит отбирать то, что ему близко. А вы говорите – глобализация. Талант – как отпечатки пальцев. Это не будет повторяться.

DE I: Что объединяет людей, которые принадлежат разным видам музыки: Beatles, Стинга, Мадонну?

Ю.Б.:   Однажды в телепередаче, которую веду, я брал интервью у Лайзы Минелли, когда она приезжала в Москву. Я спросил ее: «Как вы относитесь к классической музыке?» Она ответила: «Это начало всех начал». Думаю, что если узко отвечать на вопрос, то классика — это топ. Не такая тяжелая, которую не поймет никто, а легкая. Какая-нибудь ария Баха, или Моцарт, которого даже Nokia использует, или, например, Россини: шедевры объединяет доступность. Это тот случай, когда понимает весь мир. Если вы меня попросите за четыре часа сочинить песню, я сяду, открою Баха, возьму два такта и сделаю из них десять песен. Там заложено, как в атоме, бесконечно много. Для этой же цели можно взять и Моцарта, но у Баха заложено больше. Так что классика объединяет — та, что понятна и маленьким детям, и взрослым.

DE I: Многие люди искусства, в большей степени драматические актеры, жалуются, что очень устают, когда исполняют одно и то же. Есть такая музыка, которую вы могли бы играть каждый день?

Ю.Б.:   Самый глубокий и самый бесконечный — это Бах. Любое произведение. Есть произведения Моцарта: знаменитая Симфония для скрипки и альта. Иногда ее приходится играть десять дней подряд, в турне — и ничего, не надоедает. Ничто не может надоесть, если продолжается творческий процесс. Но действительно, когда ты дошел до некоторой вершины в исполнении, начинаешь повторяться. Думаю, что Чакона Баха и другие произведения всегда получаются немного по-разному, потому что всегда хочется сделать что-то лучше, чем в прошлый раз, и это желание — залог того, что творчество не будет скучным.

DE I: Вы играете «Стикс» Гии Канчели, который написан специально для вас.

Ю.Б.:   Это произведение написано для меня и мне посвящено. Если не ошибаюсь, это уже третье произведение Канчели, написанное для меня. Это произведение обязано произвести впечатление: оно очень сдержанное, драматичное, артистичное, очень эмоциональное. Гия Канчели — замечательный композитор, десятилетиями оттачивавший свой стиль. Недавно появился ряд композиторов-минималистов, и они вышли с тем, что Гия Канчели прошел еще сорок лет назад. Он большой мастер тишины, пауз — ведь пауза приобретает драматическое значение только благодаря звукам. В его музыке пауза становится чуть ли не главным героем. Мы дружим много лет. Стикс в греческой мифологии –это река, которая ведет в Ад. Но есть более старые толкования: молитва богов, загробная и суровая, поэтому ее очень редко использовали. Моя роль альтиста — роль лодочника, перевозчика: отсюда — туда. Для меня такое произведение невероятный подарок. В свое время это дало несколько лет прекрасного самоощущения, как и концерты, которые мне подарили Шнитке, Губайдулина. «Стикс» — это событие. После мировой премьеры в Амстердаме я уже той же ночью звонил в Москву, что-бы сыграть это произведение в Большом зале консерватории, донести до наших слушателей такое чудо. Так вышло: уже через месяц я играл его в Москве. Когда я исполняю это произведение, мои ощущения больше, чем музыкальные. Я словно играю роль в трагедии Шекспира. Или я сам такой герой. Потому что значимость этой музыки и любовь, с которой альт подается, настолько велики, что, кажется, я играю, скорее, драматическую роль, чем музыкальную.

DE I: Что вы еще любите в жизни?

Ю.Б.:   Я открыт для многих вещей. Если спорт, то я люблю хоккей. В детстве катался на коньках. После концерта, когда можно расслабиться и выпить вина, люблю красивых женщин. Люблю играть в бильярд — русский, большой. Иногда даже в казино редко, но бываю, хотя это нельзя называть хобби. Хорошей книгой увлечься люблю — «Степной Волк» или «Над пропастью во ржи». Люблю кино — то, что раньше называлось новым, хотя с удовольствием могу смотреть «Чапаева». «Догвиль», например, очень понравился. Там показана жизнь, но очень интересен режиссерский талант, как все сделано — без стен. Интересно как искусство. Конечно, такого в жизни много бывает.

DE I: Говорят, мужчина может быть каким угодно, но если у него красивый голос, то женщина всегда обратит на него внимание. А привлекаются женщины красивой музыкой?

Ю.Б.:   Да, конечно. Но они, скорее, в комплексе воспринимают, вместе с внешностью, с внутренней силой. К сожалению, женщинам нравятся больше наглые мужчины, чем скромные. Для меня же важна только внешняя красота… Неважно, умная или дура. Потом — важно, но вначале — нет. У Ромео и Джульетты тоже так было, она ему просто понравилась, любовь возникла уже потом. И конечно, Шекспир должен был их убить, потому что высшая точка счастья есть только сейчас! Потом только хуже. Ну родились бы у них дети, один, другой, все равно ругались бы эти две семьи.

DE I: Какой инструмент вы считаете наиболее эротичным из тех, на которых играли?

Ю.Б.:   Думаю, что рояль, король инструментов. В остальном — вначале гитара, потому что там есть это «тррра!». Гитару можно слушать полчаса. Все-таки она имеет лимит. Скрипка — это такой петушок, она может быть блестящей, пронзительной. Альт — у него более теплый, более драматичный звук и в то же время более космический, потому что альт не имеет пола: он не мужчина и не женщина, он — воплощение красоты. На картинах великих мастеров итальянского Возрождения, на портретах королей, князей и знати — на заднем плане тосканский ландшафт: стоит дом и всегда красивые юноши-пажи. Но если надеть на них женское платье, будет красивая девушка. Вот это альт: он просто красота.

DE I: А человеческий голос — как инструмент?

Ю.Б.:   В женских голосах — меццо-сопрано: для слуха тяжело, когда долго кричат вверху. А в мужских, конечно, лучше баритон, чем тенор.

DE I: Я вижу перед собой чувствительного человека. Когда вы расстроены, грустны, это влияет на инструмент?

Ю.Б.:   Он вообще очень чувствительный. Если говорить в физическом смысле — когда я простудился, температурю, что-то происходит с телом — резонанс меняется. Если болеет исполнитель, то и звук у инструмента хриплый. У меня с инструментом стопроцентная связь. Еще он может обижаться на меня. У меня есть двойной футляр, там лежит скрипка и альт, вместе — вот это он не любит. Терпит, конечно, но звучит не так, похрипывает. Не любит, когда меняю смычки, привыкает к одному. Летом был концерт, жара, в зале 38 градусов, и у меня от пота кольцо с пальца стало съезжать и мешать. Я его в паузе снял: всего пять граммов, а звук стал другой. Он привык к весу моей руки, к смычку, а тут пять граммов минус. Пусть все объясняется физикой, но это все тонко. Я, например, каждый Новый год, за несколько минут до двенадцати беру альт и играю несколько произведений, только начало… Шуберта, Баха, Канчели… А однажды не успел это сделать, и год начался непросто. Я заболел. Отменял концерты. Это все тонкое взаимодействие.

DE I: «Стикс» — первое совместное выступление с Курентзисом. Что вы о нем думаете?

Ю.Б.:   Он стал очень модным в Москве, его все приглашают и больше говорят хорошего. Мой оркестр «Новая Россия» его любит, хотя он требовательный и трудоголик.

DE I: Кого из дирижеров вы считаете сейчас в мире № 1?

Ю.Б.:   Одного трудно назвать. Мое мнение субъективное… Самый интересный для меня, яркий по пластике — Сейджи Озава. А есть дирижер, с которым я играю лучше, чем могу. И он говорит, что так же ощущает. Это Валерий Гергиев. Мой друг. Когда мы играем вместе, получается просто фонтан энергии, вспышка. Есть дирижеры, от которых я получаю эстетическое наслаждение. Из российских это Темирканов, еще Александр Дмитриев. Старая школа, эстетство… Класс!

© DE I / DESILLUSIONIST №12-13.  «CTRL + ALT = BASHMET»

Понравился материал?