журнал DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист )
DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #02 : Александр Захаров. Большой маленький мир DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #02 : Александр Руснак. ... Потому что на карте Москвы её нет DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #02 : Антонио Менегетти. Деиллюзионизм – о жизни между голубем и змеей DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #02 : Бумажный ЖЖ DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #02 : Роксолана Черноба. Слово редактора DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #02 : Диван Её Высочества DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #02 : Венский устроитель ­ Christoph Lieben Heads Wiener Сonzerthaus DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #02 : Содержание номера DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #02 : Portugal Contemporary Jewellery DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #02 : Маша Пойндер. Когда вода начинает закипать DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #02 : Анатолий Васильев. Слово к камню
журнал DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист )#02

english version |
 
о проекте |
 
манифест |
 
в номере |
 
архив |
 
редакция |
 
контакты |
 
партнеры |
 

on Top |
 
события |
 
спецпроект |
 
DE I видео |
 
DE I музыка |
 
DE I Media Group |
 
 


 
 

DE I #02: Маша Пойндер. Когда вода начинает закипать

МАША ПОЙНДЕР КОГДА ВОДА НАЧИНАЕТ ЗАКИПАТЬ

«Секрет жизни заключается в искусстве»
(Оскар Уайльд)

Маша Пойндер – художник, убежденная космополитка, для которой не существует границ. «С того момента, как наш компас, наш Север внутри». Покинув в юном возрасте Россию, она продолжает свою одиссею до сих пор. Безудержная страсть к постоянному перемещению сделала ее гражданином мира. «Когда движение началось, его уже не остановить. Это своего рода perpetuum mobile, и тем лучше. Путешествия, они как зеркала. Соприкасаясь с незнакомым, неизведанным, неназванным, мы не только промываем себе зрение – приобретается полифония понимания, рельефность видения, и лишь это многозвучие, разноцветие, как на альпийских лугах в июле, позволяют нам обрести свое лицо, возвратиться к самому себе».

И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный.

(Осип Мандельштам)

Я люблю уезжать. Сажусь в машину и уезжаю. Порой не хватает времени приехать, но время уехать есть всегда. Возможность «уехать» – мой свежий воздух, моя «охота за бабочками».

Несмотря на кажущуюся стихийность событий, на их вавилонское столпотворение, на шумный хаос, несмотря и на нашу столь распространенную неспособность связывать вещи воедино, жизнь удивительным образом рисует свои узоры, где каждoe появление, опоздание, встреча, пересечение наполнены определенным смыслом. Даже если это выясняется годами позже.

De I: Расскажите, как вы покидали Россию?

Это были времена Брежнева, времена темно-серого цвета, сумерки истории, а не времена. C Котельнической набережной (за что тоже спасибо судьбе – в Иллюзионе, в возрасте шести лет, я открыла для себя Отара Иоселиани) – в Париж. Из черно-белого фильма я попала в цветной. Мне исполнилось 12 лет. Это был поворот, рубеж, рождение заново – ведь мы рождаемся много раз за одну жизнь. Началось с простого открытия – то же самое видится иным и новым, если изменить точку отсчета, точку зрения. Суть не в предмете нашего наблюдения, а в нашем видении. Когда мы начинаем говорить на другом языке – мы говорим и другим голосом, и мимика, и мышление, все это трансформируется. Меняется роль. Выяснилось, что мы можем играть самые разные роли и менять их по ходу действия. Что в свою очередь изменит и нашу жизнь.
Я попала в лицей Мольера, на уроки рисования, тенниса, конного спорта. Но началось и другое. Многолетний процесс, сквозь культуру и язык, страны и континенты, где в награду получаешь щемящее ощущение дома, узнаваемости, сокровенности, будь то Скандинавия или Япония, Африка или Бразилия, Калифорния или Аризона. Когда тебе хорошо во всем мире, во всех любимых местах – это чувство я не променяю ни на что.
Одна из моих книг называлась «Aller-simple» (когда билет покупается в кассе только в один конец). Когда мы путешествуем – мы везде оставляем немножко себя, и никогда не возвращаемся в нетронутом виде (при этом, заметьте, нисколько не убавляясь, а наоборот прибавляясь). Мне дорого это внутреннее ощущение размножественности, синхронного пребывания везде и всюду.

De I: Проживание в Париже стало для вас подарком судьбы?

Несомненно. Разве что за такие подарки жизнь и требует от вас повыше среднего. За что я ей премного благодарна.
Во–первых, тогда был Советский Союз, а значит, и советский паспорт. Когда, в мастерских рисования при Лувре, моя гуашь «Иерусалим» выиграла конкурс из 250000 участников и меня не пустили в Израиль, произошел первый эксперимент «границы». Но разве можно было позже, с поющей душой, с ликованием во всем теле, ощутить чувство безграничности без испытанного в детстве, беспричинного «а вам нельзя»?
Это был подарок, предполагавший и полное переосмысление, переоценку, проницаемость миру и открытость всем его ветрам, жизнь с белого листа.
Я думаю, что лишь наше умение отпустить в нужный момент прошлое, не навязывая судьбе свою программу, лишь наша способность принять настоящее и вспрыгнуть на проходящий мимо поезд позволяют выйти на свой собственный путь. Если мы его не находим, можно, конечно, прожить и путем чужим. Только он вряд ли куда-нибудь приведет.

De I: Ваши переезды: Париж, Нью-Йорк, Сан-Франциско – обусловлены желанием открыть что-то новое?

Прежде всего, дело тут не во мне, а в моей работе. Это она всем всегда распоряжалась. Первая моя Америка – Бостон, в 1988 году – возникла благодаря выставке. Затем десять лет Париж – Нью–Йорк – потому что мне посчастливилось сотрудничать с замечательной галеристкой и человеком Моникой Страус, владелицей галереи La Boetie. Потом, в 2000, году возник Сан-Франциско, Мартин Мюллер и его галерея Modernism. Тут тоже все устроила работа, мои работы.
Если Лапландия, Шотландия, Киото и Нил, Манаус и Бангкок, Йемен, Абхазия, Швеция, Берген, Кембридж, Пномпень, Стамбул, Лиссабон были местами прогулок, встреч, причинами или поводами к «уезжанию», то Америка отчетливо вставала на моем пути как страна реализации в творчестве. Я бескрайне благодарна ей за понимание, за признание, за поливалентность выставок. За электрический воздух Манхэттена, за солнечные холмы Калифорнии, за сбегающий к океану Сан-Франциско. За то, что именно в Америке, в Нью-Йорке, я впервые увидела общество, где во всеуслышание провозглашалось «будь самим собой». Я не обобщаю, не говорю это из-под своих лиловых очков, но эта фраза полна смысла для многих живущих там людей. В этой безудержной страсти к перелетам-передвижениям я вижу еще и своего рода реванш поколения. Эта страсть – вещь достаточно распространенная среди моих друзей-знакомых, уехавших в те годы из России. Я думаю, что мы попросту восстанавливаем сполна ту запрещенность и лишенность путешествий, в которой жили наши родители, бабушки, дедушки.
И еще – сегодня весь мир раскрывается, как роза-с-мороза в тепло. Жаль, что Россия еще строит себе заборы высотой в четыре метра. Вся тенденция сегодняшнего человечества заключается в полностью противоположном. Такие понятия, как солидарность, взаимопомощь, честь, ответственность за слабого, становятся проявлениями живыми и ежедневными. Современное общество все сочнее пропитывается этими вечными очевидностями. Степень цивилизованности замеряется и проверяется именно нашей способностью к толерантности, благородству, уважению, заботе о другом. Не говоря уже о том, насколько мы умеем сохранить чистоту воздуха, воду, природу.
Говорить о том, кто светлее, кто темнее, кто хуже, кто лучше – откровенная ограниченность. Многокультурность царит уже везде. В каждом большом городе есть квартал китайский, африканский, японский, арабский, бывает и турецкий, и греческий, и русский, и итальянский. Слава Богу, что мы живем в этом калейдоскопе, в этом многообразии, что гуляем сквозь лес сравнений, узнавания, схожести и непохожести, и тем самым узнаем, кто мы есть на самом деле. Риск глобализации – лишь для тех, кто растоптал свою память.

De I: Внешних границ для вас не существует, есть ли они внутри вас?

Границы дня и ночи, к счастью, пока со мной. А еще есть своего рода светофоры, которые регулируют созерцание, создавание, накопление, отдавание. Есть приливы и отливы. Времена года внутри нас тоже есть. А границы, если они и существуют, то создает их сама работа, само творчество. Да, оно создает себе те условия, которые ему необходимы.
Я убеждена, что не искусство имитирует жизнь, а жизнь имитирует искусство. Много и упорно Дон Хуан повторял Кастанеде, что мы сами создаем окружающий нас мир, что мир вокруг – не что иное, как описание, наше собственное описание. А Джозеф Хилтон Пирс сказал вот что: «Дон Хуан и Иисус рассматривают мир как произвольные конструкции, а не как иллюзию (Восток) или препятствие (Запад). И тот и другой считают, что материя мира подвержена модификациям и реорганизациям, связанным напрямую с деятельностью». Да, мир такой или эдакий, потому что мы сами говорим себе, что он такой или эдакий. Вся соль заключается в том, чтобы изменить наше представление, наше описание мира.
Дон Хуан был центральной фигурой, которая раздвинула для меня границы возможного. Его универсальность мне дорога и понятна. Так же как дорог Мандельштам и его «взять в руки шар земной, как яблоко простое», и Кабаков, сведший за руки Восток и Запад и пришедший к всемирной понятийности языка, и Эмерсон, и Генри Миллер, и Зингер с Пастернаком, и Мейстер Экхарт, и Иоселиани, и Кришнамурти, и Сандрар. «Они были живыми и они разговаривали со мной» (название одной из глав «Книг моей жизни» Генри Миллера). Добавляю лишь, что все они прикоснулись к самому сокровенному, к той «маленькой вечности», что спит внутри каждого из нас.

De I: Расскажите о том, как вы работаете.

Когда я работаю, я живу, я жива. Это мой воздух, мой язык, мой ответ миру. Ответ на все вопросы. Творчество – это спасение, утешение, решение. И безусловное счастье бытия. Чувство, что это самое настоящее, что это живее жизни. Остальное – деланье дел.
Чудные слова произнес Рихтер, цитируя Фалька: «если много работаешь, наступает момент, когда вода начинает закипать». Если до сего мига был труд и пот, и борьба с материей, то вдруг совершается преображение, действие начинает разворачиваться само по себе. Тогда лишь не спугнуть, замереть, отойти в сторону, исчезнуть и дать этому чуду свершиться. Но это путь труда и дисциплины, дело ежедневности. Как «занимаются» пианисты и виолончелисты, как люди балета и люди пера – работа, работа, работа, пел Лу Рид слова Энди Уорхола.
Одна богатая американка заказала Пикассо свой портрет. Он исполнил его за пять минут и назвал ей баснословную цену. Дама возмутилась:
– У вас это заняло пять минут!
– Пять минут и 74 года, – ответил ей Пикассо.

De I: Какое место в культурной иерархии занимает сегодня Россия?

Для нас, родившихся в России, вся послевоенная эпоха была белым местом на карте мировой культуры. Мы не знали ни Jackson Pollock, ни Willem de Kooning, ни Joan Mitchell, ни Cy Twombly, Franck Stella, Asger Jorn, ни Robert Rauschenberg или Richard Long. Ни их величину, ни их значимость в формировании сегодняшнего зрения. Уезжая из России окончательно в 1982 году, я жила на остановке «20-е годы». Ни того, что произошло в истории живописи или скульптуры перед войной, ни тем более после – не существовало. Этой истории попросту не было, а была черная дыра.
Россия сегодня? Мне было ощутимо, что нить – разорвана, что поток времени – прерван, и никто не заботится о том, чтобы его восстановить.
У кого-то историческое зрение остановилось на станции «импрессионизм». У других, с баулами и чемоданами, на футуризме, «Окнах РОСТа», конструктивизме, сюрреализме. Но эти движения начинались еще в 10-е годы, почти век назад. Малевич, Родченко, Татлин, Лисицкий, Матисс, Пикассо, Хуан Грис, Кандинский, Соня Делоне, немецкие экспрессионисты, Марсель Дюшан, Жан Арп, Франсис Пикабиа, Мэн Рэй, Магрит, Бранкузи, Сотин – основоположники великого века, но у них были последователи, преемники, история текла дальше, несмотря на то, что мы об этом течении порой и не подозревали. Сегодняшнее зрение мира формировалось и сквозь события 50-х, 60-х, 70-х годов. Мы не можем владеть языком современности, игнорируя современную историю. Тогда наше видение – фантик, лакированность, глазурь да и только.
Культура – это внутреннее содержание, внутренний опыт. Культура – это сила. Заговорить на языке нас могут научить в короткий срок на любых курсах. Обучить языку понятий может лишь время. Культура не покупается за деньги. Эпоха местечковости закончилась. Самодостаточности, самонадеянности уже не хватит. Мне видится, что если Россия хочет с достоинством вписаться в культурный пейзаж мира – что сделало, например, множество русский музыкантов, благодаря «русской школе», благодаря преемственности – ей не избежать процесса органического роста, последовательного произрастания. Ей нужно будет вспомнить свою собственную историю и раскрыть глаза на культуру современности. Россия не может претендовать на большое будущее, на универсальность, не восстановив связи времен.

De I: Что вас привлекает в современной России?

На этот раз я побывала лишь в Москве. Поражает – гремучий, кипучий поток города. Привлекает – человеческое общение, как из рога изобилия. Взаимопроникновение людей, переплетение судеб, интересов, стремлений. И – несомненное ощущение стихии, теллурического потенциала. Перед вами расстилается страна головокружительных потребностей и возможностей. Москва – это новый материк, возникающий у вас на глазах. Пусть и сияет она в ночи Лас-Вегасом, все равно здесь пахнет целиной и дует простором, как из окон поезда Москва-Ташкент.
Я по сей день ценю и радуюсь тому, что нашла свою жизнь в России. За то, что даже возле Таганки или в Замоскворечье тогда еще бывала Москва деревянная, одноэтажная, с садами-палисадниками, грибами и вишнями, у каждого из нас было по полдня на игру, на музыку, на рисование, на фехтование и фигурное катание, на гуляние, на шахматы, на хор! И, конечно, за то, что судьба свела меня с удивительными учителями: Дмитрием Николаевичем Дубровиным, Ириной Павловной Захаровой и Кириллом Мордовиным. Они подарили мне то, чему нет цены, «des racines et des ailes» – корни и крылья.

De I: Кто поддержал вашу идею создавать картины на пакетах для покупок?

Как-то к Марте Грэхем (великой танцовщице, последовательнице Исидоры Дункан) подошел один из ее учеников и спросил «Как вы думаете, стану ли я когда-нибудь большим танцовщиком?», – «Раз вы задаете мне этот вопрос – нет, вы им не станете никогда».
Я думаю, что оттого, что меня никто ни о чем не спросил, не заказывал, не поддерживал, оттого, что гуаши-пастели сами напросились на пакеты – серия начиналась в Японии, четыре года назад – родилось это новое русло и река потекла в сторону мира моды.
Радостно и живо отреагировали люди из Kenzo и приобрели один из рисунков. И окружение Castelbaljac, как и Lacroix, и Sonia Rykiel, Cacharel, Lancome, Givenchy, Hermes. Интересные и воодушевленные реакции я встретила у Chanel, они незамедлительно купили четыре гуаши для создания их буклированных пиджаков и нижнего белья. Надо сказать, и сказать достаточно громко, что я открыла для себя неожиданный мир. Мир людей с глубокими знаниями и традициями, видящих цвет, владеющих цветовой азбукой и письменностью. В мире моды я нашла больше визуального энтузиазма и зрительной остроты, нежели в среде галеристов. Например, созданная два года назад Лагерфельдом зимняя коллекция Chanel по мотивам Малевича не была ни вульгаризацией, ни плагиатом, ни даже цитатой, это была дань, это был гимн тому, кто распахнул новый век в искусстве. Да, Лагерфельд, правящий балом Chanel, – человек объемной культуры. Он знает и архитектуру, и дизайн, и фотографию, и историю искусств, и актуальную современность. Люди, работающие с ним рука об руку, в один голос – не нарадуются. Открыл он и прекрасный профессиональный книжный магазин, в традиционном квартале книжных лавок и издателей, с лучшими продавцами-книголюбами. И галерею.
K счастью, это не единичный пример того, как взаимодействуют сегодня мир моды и мир искусства. Тенденция налицо. Если галереи открыли сегодня еще не все, как Lagerfeld или Agnes B, то коллекционируют искусство, в том числе и фотографии, более чем многие. Помимо дизайнеров – Jean-Charles de Castelbaljac (собрал большую коллекцию лучших полотен 80-х годов, которая недавно разошлась на аукционе и освободила место для 21 века), Marc Jacobs (пионер цвета с большой буквы), Vanessa Bruno – современное искусство любят-ценят-собирают и Катрин Денев, и Жерар Депардье, и Франсуа Пино (хозяин прессы Christie’s, больших магазинов и FNAC, 60% Gucci, 4-ая фортуна Франции и крупнейший коллекционер), и Жан Тодд (директор Ferrari, собравший знаменитую коллекцию и тесно дружащий со многими художниками), Жан-Луи Дюма (президент Hermes до недавнего времени) и Ален-Доминик Перен (Cartier), Жан-Рене Форту (Vivendi), Бернар Арно (LVMH), Поль-Франсуа Вранкен (Pommery) и т.д.
Я не скажу, что границы между модой и искусством стираются. Но то, что многие из сегодняшних дизайнеров достигли цветового слуха и зрения, доступного до сих пор лишь художникам, – это ново. То, что, например, делается у Kenzo, Cacharel, – это радость, это праздник, это «полет в небеса».

De I: Когда можно будет увидеть ваши работы в России?

Жизнь покажет. Мне интересно, любопытно, увлекательно, но пока я пытаюсь оглядеться, осмотреться. Мое появление в России только начинается.
 
--------------------------------------------------
 
Инф. справка:

Willem de Kooning (1904-1997) – классик абстрактного экспрессионизма нью-йоркской школы. Прославился благодаря своим работам «Женщины» и серии конструктивистских пейзажей. Ключевая фигура американского авангарда 40-х годов.

Robert Rauschenberg (р. 1925) – работает в технике коллажа и редимейда, продолжает традиции кубизма и творчества Марселя Дюшана. Коллажи Раушенберга отражают ужас технократической культуры. Молодой Раушенберг, «желая избавиться от стереотипов живописного метода», купил рисунок Виллема де Кунинга, стер его и выставил в галерее под названием «Стертый де Кунинг». В поздний период творчества в его работах стали преобладать реальные предметы: газетные фотографии, кусочки ткани, дерево, консервные банки, трава, чучела животных.

Jackson Pollock (1912-1956) – знаменательная фигура абстрактного экспрессионизма. Изобрел оригинальную технику рисования: расположив холст на полу и получив к нему доступ с четырех сторон, Поллок утверждал, что, таким образом, у него появилась возможность «находиться внутри живописи». Вместо традиционного нанесения красок Поллок разбрызгивал их и проливал на холст прямо из банки, отсюда и название его техники: «drip and splash» (капля и всплеск).

Joan Mitchell (1926-1992) – принадлежит к наиболее известным художникам второго поколения "живописи действия", абстрактного экспрессионизма периода 50-80-х годов. Ее абстракционистские цитаты Сезанна, ван Гога и Кандинского стали хрестоматийными.

Asger Jorn (1914-1973) – родился в Дании, учился в Академии Фернана Леже. В конце 40-х вместе с группой единомышленников образовал содружество COBRA (акроним: Копенгаген, Брюссель, Амстердам). COBRA декларировало полную свободу выражения, делая основной акцент на цвете и живописной технике. Использовал в своих работах керамику, гобелены, фрески, скульптуру. Активный участник международного движения Ситуационистов.

Cy Twombly (р. 1928) – настоящее имя Эдвин Паркер Туомбли-младший. В качестве псевдонима «Сай» взял кличку собаки своего отца. Начинал как абстрактный экспрессионист. В середине 50-х перешел на графитовые и цветные карандаши. Писал «ландшафты» из каракулей, цифр и букв. Занимался скульптурой. Его живописная манера приближается к стилю «граффити». Создатель персонального музея – Галерея Сай Туомбли в Хьюстоне.

Franck Stella (р. 1936) – получил художественное образование в Академии Филипс, в Принстоне. Начинал как последователь Джексона Поллока и Франка Клина, но в конце 50-х резко разрывает с абстракционизмом и провозглашает минимализм. Отвергая изображение, возникшее вследствие эмоциональной реакции художника, Стелла провозглашает ценность произведения как объекта самого по себе: «есть только поверхность и рисунок на ней – и больше нет ничего». Франк Стелла оказал серьезное влияние на развитие минималистичной скульптуры.

Richard Long (р. 1945) – обучался в Школе Искусств Св. Мартина, Лондон. Живет и работает в Бристоле, Великобритания. Использует в своих работах естественные материалы – траву, воду и камни, занимается ландшафтной скульптурой. Его первая работа представляла собой прямую линию в поросшем травой поле: «она стала моей собственной тропой, прогулкой нигде». Развивая выбранное направление, Лонг утверждает: «Прогулка как искусство – идеал, позволяющий исследовать отношения между временем, расстоянием и географией. Эти прогулки зарегистрированы в моей работе тремя способами: карты, фотографии или текст, то есть в той форме, которая наиболее соответствует определенной идее».

© DE I / DESILLUSIONIST №02.  

Понравился материал?