Что бы ни говорили о культурном значении персональной выставки сэра Нормана Фостера, прошедшей в Пушкинском музее, единственное, что имеет огромное значение для Москвы, – это намерение британского рыцаря активно поучаствовать в московском строительном буме. Он так и заявил об этом русским журналистам. Поскольку DЕ I был среди них и наше отношение к творчеству Фостера в России неоднозначно, чтобы не воевать с ветряными мельницами, мы попросили сэра Фостера о личном интервью.
Предупреждаем, мы не стали мучить великого архитектора вопросами о том, как ему нравится облик лужковской столицы.
DЕ I: Что было самое сложное для Вас в начале карьеры?
FOSTER: Найти свой голос, говорить тихо, но чтобы тебя слышали. У меня такой тембр. Кричать не очень получается.
DЕ I: Новые здания создают новые панорамы. Место, которое вам больше всего удалось? Или вид, который производит на вас сильное впечатление?
FOSTER: Я думаю, это крыша нашего Swiss Re building, откуда перед тобой, как на ладони, открывается панорама Лондона, и это единственное здание в Лондоне, на крыше которого расположены не техслужбы, а оборудована зеленая зона отдыха для людей. И есть еще одно место – The London Eye (Колесо обозрения. – DE I).
DЕ I: Известно, что некоторые из Ваших проектов созданы совместно с другими архитекторами. Расскажите об этом опыте.
FOSTER: Один из самых важных моих соавторов был Бакминстер Фуллер. Это был человек, способный смотреть сквозь стены и понимать скучность бытия. Эта его способность заложила фундамент многих проектов. Что касается соавторов, то у меня их пятьсот – все кто приходит каждое утро в студию. Это коллективное сознание, у которого есть, конечно, свои недостатки, но у него есть и внутреннее напряжение.
DЕ I: В ваших зданиях много света и воздуха. Но нам кажется, Вас не волнуют мысли людей, которые там живут. Как вы считаете, когда люди смотрят на солнечные просторы через тонированные стекла, может ли им в голову прийти что-то неприятное?
FOSTER: Солнце ни в какой ситуации не может быть источником негативного – если только оно не искусственное. А насчет людей, которые в этих домах живут, лучше спросить прямо у них.
DЕ I: В городах, где аренда стоит очень дорого, люди работают в небоскребах, но предпочитают жить ближе к земле в невысоких и просторных домах. Такая ситуация определяет направления архитектуры городов и пригородов. Получается, что пространство будущего не походит на прогнозы Ле Корбюзье. Правда ли, что архитекторы-мыслители больше не вступают в диалог с архитекторами-практиками?
FOSTER: Они не особенно спорят между собой, если и тот, и другой живут внутри одного человека. Боюсь, что в моем случае мы имеем дело именно с такой ситуацией. Я бы не стал спорить с Ле Корбюзье. Замечу только, что его эпоха длится до сих пор. Что касается полемики между теорией и практикой, я этот вопрос для себя давно решил: практическая теория – вот мое решение.
DЕ I: Что для вас имеет большее значение: развитие идеи будущего здания или процесс его физического воплощения?
FOSTER: Конечно, я выделяю больше времени тем проектам, которые возникнут только при моем участии. А за теми проектами, которые строятся – я просто наблюдаю. Так пекинский аэропорт откроется для пассажиров только через два года. Я навещаю стройплощадку, но на самом деле вся работа по проектированию завершена. Это не значит, что я не слежу за ней.
DЕ I: Существуют ли некие национальные особенности у современной архитектуры или она стала космополитичной?
FOSTER: Отвечу за себя. Я думаю, каждое наше здание стремится быть отражением своего времени. Что касается места, где дом стоит, то у каждой площадки есть характеристики, которые можно измерить. Например, климатические особенности или дух места, который само здание и призвано отражать.
.
DЕ I: Как по-вашему повлиял коммунизм на мировую архитектуру?
FOSTER: Каждая историческая эпоха рождает совершенно разные здания. Не редко это бывает смесь всего. Среди них будут фантастически прекрасные здания, обыкновенные и откровенно плохие. Легко, конечно, заклеймить эпоху. Но нужно помнить, что способные конструкторы, несмотря ни на что, всегда создавали нечто поразительное. Не так важно, отражали ли их постройки дух времени: это было, прежде всего, отличной архитектурой. Например, мне известно, что знаменитый Берлинский аэропорт в Темпельхофе (архитектор Эрнст Загебиль. – DE I) собираются разрушить. Я понимаю чувства людей, у которых могут возникать негативные эмоции по поводу этого сооружения, построенного во времена Третьего рейха, но это поразительная архитектура. И я готов ее защищать.
DЕ I: Какие города изменят свой облик в ближайшие 30 – 40 лет?
FOSTER: Думаю, если я обращусь за ответом к своему магическому кристаллу, он скажет: Южная Америка.
DЕ I: Возможно ли прожить всю жизнь в одном и том же доме?
FOSTER: Наверное, но мне это не удалось (смеется).
DЕ I: Используете ли вы музыку для вдохновения. Кто является вашим любимым музыкантом?
FOSTER: Скорее, это ряд композиторов приблизительно одного времени, такие как Бах, Вивальди, Пёрселл и некоторые современные, например, Джон Льюис и его интерпретации Баха.
DЕ I: Существует ли какая-то бытовая проблема, которую вам не удалось решить из-за отсутствия времени?
FOSTER: Нет, мне всегда везло.
DЕ I: Вы когда-нибудь строили что-нибудь временное? Что-нибудь из песка или снега?
FOSTER: Супер-проект с художником Джеймом Кленсером (James Clenser).
Это снежное шоу, точнее говоря, скульптура. Если кто вспомнит, это был большой круг в снегу.
DЕ I: Насколько вам это понравилось?
FOSTER: Я получал большое удовольствие – и когда создавал, и когда рассматривал потом, как его подсвечивают вечером, как он живописно тает.
DЕ I: Ваше определение абсолютной свободы?
FOSTER: Отсутствие стен или возможность проходить через них.
© DE I / DESILLUSIONIST №05. «NORMAN FOSTER»
|